Я помню в прошлый четверг, возвращаясь из известных мест в троллейбусе двенадцатого маршрута, поднакаченный не под завязку пивом Славутич хмiльне, я с тупым созерцательным любопытством смотрел на входяще-выходящих сосалонников, пытаясь вывести тот обобщённый тип людей, что имеет несчастие проезжать рядом со мной в тот отрезок уже ушедшего времени.
Я помню типично техместовую женщину с большими авоськами, слегка бальзаковского возраста, смуглую и коренастую, с рельефными отвисловатыми формами под черной тенниской, с мужем алкоголиковидного вида, плюхнувшимся полуобморочно на сиденье, со стриженным сыном-подростком, что сновал на пятачке диаметром полтора метра словно ворошиловская юла. Потухший, смиренный взгляд этой когда то наверняка симпатичной южанки, обкоричневейшийся грубовато след загара в декольте черной майки, натружено привычные к сумкодержательству, не ведающие маникюра руки, все это говорило мне, что передо мной типичный продукт семейного полураспада, плачущая тихо по ночам хозяйственная машина обслуживающего предназначения.
А ведь её, наверно, снедают и глубоко подсуконные, теплящиеся страсти, таящие со скоростью весны нереализованные надежды на чистую, зажигающую любовь, взаимоуважительные отношения. Но всё это покрыто зелёным сукном скороспелого, из страха остаться старой девой, брака, и сама мысль, столь желанная, так столь и пугающая, умышленно удерживается в укромных закромах до лучших, хотя и понимаемо никогда не наступаемых времен.
Унесённые ветром - называл кто то когда то жертв безумной, испепеляющей любви. Убитые жизнью - назвал я тогда то жертв серой, убоговатой семейной жизни.
Так что же заставляет нас самих влезать в услужливо завязываемую ячейковую петлю ?
|