| [Форум] [Помощь] [Поиск] [Выйти] |
Добро пожаловать, ![[info]](userinfo.gif){kind=small} User
|
|
|
| ||
| Каждый человек имеет право на свой путь... путь, если не к истине, то, хотя бы, к её химере (Себастьян Кнейп) Глава 1 Кирилл Петрович Куницын внезапно проснулся. Он проснулся от того, что в своём тяжёлом, отнюдь не морфейном, запутанном сне почувствовал что-то, ощутил нечто, и эти что-то и нечто породили в его спящем мозгу какую-то грандиозную, неожиданную мысль, и потрясение от этой мысли и заставило его так резко и внезапно проснуться. Он посмотрел на часы. Было пять часов двадцать одна минута. Чудесное раннее летнее утро, солнечное, тёплое и одновременно ещё прохладное, уверенно входило сквозь открытые ставни окна в комнату, слышалось весёлое щебетание птиц из рощи, рядом негромко посапывала любимая жена. Кирилл Петрович перевернулся на спину, заложил руки за голову, истомно вытянул ноги, закрыл глаза и, сосредоточившись, попытался вспомнить и воспроизвести в своём уже бодрствующем сознании то, что так захватило и поразило его мозг во время сна рано утром, в субботу, 26-го июня 2004-го года... |
| ||
| Глава 2 Вспомнить сон - дело непростое. Слишком хрупок и мимолётен тот мост, что отделяет берег сна от берега бодрствования, чуть зазеваешься - всё уйдёт безвозвратно. Мучаясь в попытках вспомнить свой сон, Кирилл Петрович не заметил, как сознание его вновь окуталось дрёмой, настолько сладкой и расслабляющей, что напряжение предыдущего сна органически растворилось в ней. Он вновь заснул, на этот раз сном лёгким и бессновиденческим... Разбудило его прикосновение. Тёплое, ласковое и в то же время призывное. За двадцать лет супружеской жизни он так привык к нему, и эта привычка была из тех, что превращают объект привыкания не в унылую, неизбежную рутину, а в нечто, постоянно желанное и желаемое. И неспешно двигаясь, сливаясь в единое целое с любимой женщиной, глядя сверху в её немного заспанные, но, тем не менее, экстатические глаза, Кирилл Петрович вдруг неожиданно вспомнил, что ощутил он в том своём утреннем, так запавшем в его душу, сне. Он ощутил себя абсолютно счастливым человеком... |
| ||
| Глава 3 Он вспомнил свой сон. Он забирался на какую-то высокую гору, подъём был трудным, но что-то необъяснимо вело его на самую вершину, что-то непреодолимо влекло его туда. И вот, наконец-то забравшись, он встал в полный рост, окинул взглядом свой проделанный с таким трудом путь, все эти выступы и приступки, все эти камни, о которые он изодрал свои руки в кровь, все эти нехоженые тропы, по которым ему пришлось пройти. Выше его было только небо, и это ощущение достигнутости цели, воплощения искомого и позволило ему почувствовать себя абсолютно счастливым человеком. Он знал, что впереди его ждёт спуск. А спуск всегда труднее восхождения. Но вечно оставаться на этой вершине было нельзя, он понимал это всем своим сонным сознанием. Откуда пришёл - туда должен и возвратиться. Но, оглядевшись, он открыл для себя, что у горы той было два склона. Один, по которому он и забрался, довольно пологий. Другой - совершенно отвесный. Но оба они вели вниз. Туда, откуда он пришёл. Туда, куда он должен вернуться. И, стоя на этой вершине счастья, головой задевая облака, он во сне своём вдруг неожиданно поймал себя на мысли, что не хочет спускаться по пологому склону, не хочет проделывать долгий, ведущий вниз, и поэтому лишённый всякого энтузиазма и радости, путь. Его беспощадно манил и привлекал другой путь. Путь с отвесного склона, тоже вниз, но путь стремительный, и поэтому завораживающе прекрасный... |
| ||
| Глава 4 Кирилл Петрович вздрогнул... благодарно поцеловал Людмилу и расслабленно отвалился от неё. Они лежали рядом, обнявшись. Она легонько поглаживала его, заросшую волосами, грудь, а он, отдыхиваясь, вдруг опять, но теперь уже не во сне, а действительно, наяву, неожиданно поймал себя на мысли, что он абсолютно счастлив. У него было всё, что нужно обыкновенному человеку для счастья. Интересная, хорошо оплачиваемая, с заграничными командировками работа переводчиком в крупной компании, красивая, заботливая, любящая жена, которую он тоже искренне любил, 19-летняя дочь - студентка престижного вуза, просторная, богато обставленная, напичканная разнообразной бытовой техникой четырёхкомнатная квартира в центральном районе города, импортный автомобиль, дача, хорошие друзья, отменное для сорокалетнего мужчины здоровье. Всего этого он добился сам, своим трудом, умом, умением, всё это заслужил своими человеческими качествами и чертами характера. Жизнь его была наполнена гармонией и любовью. Что нужно было сделать ещё, чего достичь, чтобы чувствовать себя в этой жизни ещё счастливее, он не знал. Он действительно стоял на вершине счастья... |
| ||
| Утро в наркологическом центре наступило с доставкой очередного подростка с передозом. Суетливые мед сестры подняли шум гам вокруг него, потому что привезли сынка мэра города и нужно было его побыстрее починить, а иначе им грозило кое-что пострашнее атомной войны. Кирилл Петрович сидел на полу в грязном углу скорчившись от похмелья и холода. Он открыл глаза, но тут же закрыл, потому что голова гудела так, что было больно смотреть. Да и смотреть то было не на что. Обшарпаные стены, тусклый свет и противный запах гнилых тряпок. Ему давно не снились такие красивые сны. |
| ||
| Глава 5 За завтраком тот сон не выходил у него из головы. Кирюш, что с тобой ? Ты какой-то сегодня задумчивый, - спросила жена и, не дождавшись ответа, пошла собираться на работу. Она работала преподавателем психологии в местном университете и иногда, по субботам, ей приходилось проводить занятия. Вскоре упорхнула, пообещав сегодня какой-то сюрприз, и Светлана, дочь Кирилла Петровича. Он остался в квартире один. Осознав себя утром абсолютно счастливым человеком, Кирилл Петрович чувствовал теперь себя почему-то совершенно не в своей тарелке. Если до этого дня он жил, не задумываясь, счастлив ли он или нет, просто стремился взять от жизни больше, не делать людям по возможности зла, заботиться о своих родных и близких, то теперь, признав и ощутив себя счастливым, он не знал, как этим своим новым чувством следует распорядиться, и это в глубине души озадачивало его. Также его тревожило то, что он никак не мог вспомнить концовку своего утреннего сакраментального сна. Да, он стоял на вершине той горы, он чувствовал, что пора спускаться, он видел два совершенно различных пути назад, но что он выбрал, по какому пути пошёл ? Кирилл Петрович вымыл посуду, включил скрипичный концерт Сибелиуса, подошёл к книжной полке, постоял, как бы выбирая, что взять с неё. Наконец, после некоторых раздумий, он взял какую-то книгу и сел с этой книгой в кресло... |
| ||
| Глава 6 Медленное, тягучее одноголосие зарождающейся скрипки, пытающейся как бы прорезаться сквозь плотную равнодушную пелену окружающего безмолвия, заявить о себе, встречалось басовитыми, тревожными, всхлипывающими многоголосиями оркестра, будто предупреждающими о нелёгкой тернистости выбранного пути... Кирилл Петрович любил этот концерт. Под настроение он мог слушать его часами. Книгой же, которую он выбрал в большой коллекции книг своей жены по философии, психологии и прочим неточным наукам, был сборник избранных произведений французского философа-экзистенциалиста Эмиля Чорана. Месяца два назад Людмила, пролистывая эту книгу, зачитала ему какую-то цитату из неё, про сопоставимость счастья и несчастья. Тогда он не обратил внимания на неё, просто из вежливости поддакнул, но теперь он вдруг почувствовал необъяснимое желание найти и вновь, теперь уже осмысленно, прочитать этот отрывок, а может быть даже и всё произведение, которому тот принадлежал. Он бегло перелистывал страницы, пытаясь отыскать ключевые слова. Об удушающей цивилизации, Механика утопии, Соблазн разочарования, Беккет, эти и другие произведения известного эссеиста остались позади. Наконец, он нашёл то, что хотел... |
| ||
| Глава 7 Скрипка и оркестр наконец-то сошлись, поняли друг друга, и теперь в едином, мощном аллегровом порыве как будто утверждали некое оптимистическое жизненное начало, неся в своих звуках что-то вечное и разумное... Эссе называлось Встречи с самоубийством. Кирилл Петрович карандашом подчеркнул вспомнившуюся ему в это утро цитату: Человек не предрасположен, а предназначен к самоубийству, обречен на него прежде, чем успеет что-то испытать и в чем-то разочароваться; счастье побуждает к этому шагу с такой же или даже с большей силой, что и несчастье, ибо счастье - это нечто необычайное, выходящее из ряда вон, и, чтобы свыкнуться с ним, требуются изнурительные усилия, тогда как несчастье переживается по надежному, разработанному до мелочей канону. Заинтересованный необычностью рассуждений автора, Кирилл Петрович начал внимательно читать всё произведение, помечая всё тем же карандашом особо поражающие его моменты... |
| ||
| Глава 8 Скрипка вновь отделилась от оркестра, словно протестуя против накатанности жизненного бытия, но, одинокая и печальная, она не была больше той робкой и застенчивой скрипкой, скромно просящей быть услышанной в этом мире. Она мощно и уверенно вела свою партию, будто отстаивая право собственной эксклюзивности на существование... В нас живет не столько стремление, сколько искусство умереть. Если бы люди жаждали смерти, то кто бы остался в живых после первой же неудачи? Есть и еще одна помеха: каждому, кто додумается до самоубийства, эта мысль кажется крайне необычной, человек воображает, что совершит нечто небывалое, иллюзия неординарности занимает его, льстит самолюбию, заставляя терять драгоценное время. Самоубийство - это мгновенное решение, молниеносное освобождение, нирвана, взятая силой. Расхожее мнение твердит, что самоубийства совершаются из слабости, чтобы избежать боли или позора. Как будто не ясно, что именно слабые к тому и другому приспосабливаются, и, наоборот, требуется изрядная сила, чтобы разом от всего оторваться. И все же легче покончить с собой, чем с предрассудком, столь же древним, как и сам человек, или, во всяком случае, как человеческие религии, все до единой относящиеся к радикальному шагу с тупой враждебностью. Пока свирепствовала церковь, только сумасшедшим давалась поблажка, только они имели право лишать себя жизни, только их трупы не вешали и не подвергали надругательствам. В течение долгого времени самоубийство пребывало в изгнании. То была тяжелая пора для тех, кто желал смерти, но не смел нарушить запрета посягать на собственную жизнь. Человек, никогда не помышлявший о самоубийстве, скорее покончит с собой, нежели тот, кто постоянно о нём думает. Рассудку, далекому от идеи самоубийства, нечем защититься от неё, если она вдруг посетит его; он будет потрясен, ослеплен возможностью радикального решения, о котором до этого и не думал. Тот же, для кого эта мысль не нова, будет медлить, взвешивая и представляя себе последний шаг, который он досконально изучил и который хладнокровно сделает, если только когда-нибудь сделает. Самоубийца действует не в состоянии безумия, как принято думать, а, напротив, в приступе нестерпимой трезвости; впрочем, её, если угодно, тоже можно считать безумием, ибо крайняя степень прозорливости, от которой хочется избавиться любой ценой, выходит за пределы разума. Как бы то ни было, в решающий миг никакого помрачнения не происходит, слабоумные практически никогда не кончают с собой, но бывало, что к самоубийству приводил страх сойти с ума. В этом случае, оно совпадало с последним всплеском умственной деятельности: рассудок собирал и напрягал последние силы и способности перед тем, как угаснуть. В преддверии гибели, он доказывал себе, что еще существует, и погибал, просияв во всю мощь. Мы разучились расставаться с жизнью хладнокровно. Этим искусством в совершенстве владели древние. Для нас самоубийство - всегда страсть, лихорадка, исступление. То, что когда-то делалось бесстрастно, теперь подобно болезненной конвульсии. Делая что-нибудь, я верю, что в моем действии есть некий смысл, иначе не мог бы его совершить. Но как только я перестаю действовать и превращаюсь из деятеля в судью, я перестаю видеть этот смысл. Рядом с моим Я, которое прикладывает деятельные усилия, есть другое, за этими усилиями наблюдающее, но есть еще и третье (Я моего Я), которое возвышается над теми двумя; их действия и соображения не имеют для него никакого значения, он безразличен к ним, как к давно прошедшим событиям,- мы еще помним внешние причины, но внутренняя необходимость уже забылась. Их все равно что не было вовсе - так они от нас далеки. Распространив эту оптику на всю прожитую жизнь, неизбежно приходишь к тому, что собственное появление на свет кажется чужим и странным. Точно так же, если начнешь думать, что воспоследует из какого-нибудь твоего действия через год, через десять, сто, тысячу лет, то станет невозможно не только завершить его, но даже к нему приступить. Любой поступок предполагает зрение, ограниченное жесткими рамками,- любой, кроме самоубийства; оно же есть следствие такого широкого взгляда на вещи, который лишает всякого смысла, исключает все прочие поступки. Рядом с самоубийством все кажется ничтожным и смехотворным. Только оно предлагает выход или, вернее сказать, прыжок в пропасть, дающий свободу. Прыжок в пропасть, дающий свободу..., - задумчиво повторил Кирилл Петрович, вспоминая свой утренний сон. Он вдруг отчётливо осознал, спокойно и беспристрастно, что со всем, что встретилось ему в этой работе Чорана, он, в принципе, согласен... |
| ||
| Глава 9 Конечно, как супруг психолога, Кирилл Петрович был на гребне суицидологической литературы. Многие книги с книжной полки Людмилы перебывали в загорелых руках её пытливого мужа. Читал Кирилл Петрович и известный роман модного бразильского писателя Пауло Коэльо Вероника решает умереть. Сейчас он почему-то вспомнил о нём. История девушки, пошедшей на самоубийство из-за серости, однообразности и беспросветности своей молодой жизни, произвела в своё время сильное впечатление на Кирилла Петровича. Самоубийство оказалось неудачным, и, попав в психиатрическую лечебницу, обманываемая лечащим врачом, мнимо приговорённая к скорой смерти якобы вследствие осложнения на сердце из-за принятого ею большой дозы суицидального снотворного, Вероника, стоя на краю, как ей казалось, неминуемой и близкой гибели, неожиданно для самой себя вдруг стала открывать в так стремительно уходящей от неё жизни то, чего она раньше в ней не замечала, и эти открытия, простые и прекрасные, вернули в её глазах человеческой жизни ту непреходящую ценность, которую она так и не смогла разглядеть, принимая решение о самоубийстве. Пройдя через круг ада психушки и ожидаемой, могущей прийти за ней в любую минуту, смерти, Вероника научилась ценить жизнь. Но, подумал про себя сейчас Кирилл Петрович, по аналогии, если, пройдя муки АДА, начинаешь ценить ЖИЗНЬ, то, испытав радости РАЯ, принимаешься почитать СМЕРТЬ ? И от этой такой своей мысли он содрогнулся... |
| ||
| Глава 10 Любил Кирилл Петрович и японскую литературу, исторически пронизанную снизу доверху суицидальными мотивами. Любимым его писателем был Рюноскэ Акутагава. Этот талантливейший певец суицида говорил о нём так долго, много и красочно, так подробно разложил по полочкам психологию добровольно уходящего в иной мир человека, что, свыкшиеся с тем, что тема эта - всего лишь творческий интерес, его друзья и родственники были несказанно шокированы произошедшим на самом деле самоубийством писателя. Кирилл Петрович взял с полки томик Акутагавы. Открыл его знаменитое Завещание (письмо другу). И на одном дыхании прочитал: В этом своем последнем письме к тебе я хочу сообщить, что представляет собой психология самоубийцы... В статьях, помещаемых на третьей полосе газеты, ты можешь столкнуться с самыми разными побудительными мотивами: жизненные трудности, страдания от болезни или духовные страдания. Но я по собственному опыту знаю, что это далеко не все мотивы. Более того, они, как правило, лишь обозначают тот путь, который ведет к появлению настоящего мотива... Он включает сложнейшие мотивы, определяющие наше поведение. Но в моем случае - это охватившая меня смутная тревога. Какая-то смутная тревога за свое будущее. Возможно, ты не поверишь моим словам. Однако десятилетний опыт учит меня, что мои слова унесет ветер, как песню, пока близкие мне люди не окажутся в ситуации, схожей с той, в которой нахожусь я. Поэтому я не осуждаю тебя... Последние два года я думаю только о смерти... Такое понятие, как сочувствие семье, ничто перед этим всепоглощающим желанием. Ты, разумеется, назовешь это бесчеловечным. Но если то, что я хочу совершить, бесчеловечно, значит, я до мозга костей бесчеловечен... Первое, о чем я подумал, - как сделать так, чтобы умереть без мучений. Разумеется, самый лучший способ для этого - повеситься. Но стоило мне представить себя повесившимся, как я почувствовал переполняющее меня эстетическое неприятие этого... Не удастся мне достичь желаемого результата и утопившись, так как я умею плавать. Но даже если паче чаяния мне бы это удалось, я испытаю гораздо больше мучений, чем повесившись. Смерть под колесами поезда внушает мне такое же неприятие, о котором я уже говорил. Застрелиться или зарезать себя мне тоже не удастся, поскольку у меня дрожат руки. Безобразным будет зрелище, если я брошусь с крыши многоэтажного здания... Исходя из всего этого, я решил умереть, воспользовавшись снотворным. Умереть таким способом мучительнее, чем повеситься. Но зато не вызывает того отвращения, как повешение, и, кроме того, не несет опасности, что меня вернут к жизни; в этом преимущество такого метода. Правда, достать снотворное будет делом не таким уж простым. Но, приняв твердое решение покончить с собой, я постараюсь использовать все доступные мне возможности, чтобы достать его... Следующее, что я продумал, - это место, где покончу с собой. Моя семья после моей смерти должна вступить во владение завещанным мной имуществом. Я тревожился, как бы из-за самоубийства мой дом не стал пользоваться дурной славой. Мои слова, наверное, удивят тебя. Да я и сам удивлен, что мне пришло такое в голову. Мне эти мысли были неприятны. Да иначе и быть не могло. Я хочу покончить с собой так, чтобы, по возможности, никто, кроме семьи, не видел моего трупа... Однако, даже выбрав способ самоубийства, я все еще наполовину был привязан к жизни. Поэтому потребовался трамплин... Таким трамплином, как правило, служит женщина... И последнее. Я постарался сделать все, чтобы никто из семьи не догадался, что я замышляю покончить с собой. После многомесячной подготовки я наконец обрел уверенность... Я хладнокровно завершил подготовку и теперь остался наедине со смертью... Мы, люди, будучи животными, испытываем животный страх смерти. Так называемая жизненная сила - не более чем другое название для животной силы. Я тоже одно из таких животных. Но, потеряв аппетит, человек постепенно теряет животную силу. Сейчас я живу в прозрачном, точно изо льда, мире, мире больных нервов... Лишь природа стала для меня во много раз прекраснее. Ты упиваешься прелестями природы и, наверное, посмеешься над противоречивостью человека, готового совершить самоубийство. Но дело в том, что прелести природы в мой смертный час отражаются в моих глазах. Я видел, любил, наконец, понимал больше, чем другие люди. Одно это, хотя оно и доставляет мне массу страданий, приносит и некоторое удовлетворение... Прощай. Прочитав это, Кирилл Петрович поразился холодной решимости этого японского человека... |
| ||
| Глава 11 Почувствовав, что его всё больше увлекает это спонтанное утреннее путешествие в сумрачный мир литературного суицида, спровоцированное его сегодняшним сном, Кирилл Петрович захотел перечитать и рассказ своего другого почитаемого японского писателя Юкио Мисимы Патриотизм, в котором, как помнил Кирилл Петрович, красиво и завораживающе было описано синдзю - двойное ритуальное самоубийство молодой супружеской четы. Сам Мисима, совершивший в сорок пять лет знаменитое, почти что театральное самоубийство, сэппуку, благодаря злым языкам чуть было не переименованное в синдзю, так как вместе с ним сразу же покончил с собой и любимый его ученик, вызывал уважение у Кирилла Петровича не только за своё писательское мастерство. Будучи до тридцати лет болезненно-худым, щуплым человеком, Мисима, всегда в своём творчестве почитавший красоту и перфекцию, сумел путём изнурительных, систематических занятий плаванием, культуризмом, каратэ и фехтованием превратиться в совершенного в физическом плане, спортивного человека. И, достигая совершенства физического, он совершенствовался и духовно. И вот за эту силу воли, целеустремлённость, наряду с талантом, и уважал Юкио Мисиму Кирилл Петрович. Он открыл найденную книгу. И, читая рассказ, Кирилл Петрович незаметно для себя переместился в тот холодный февральский день. Всё жизненное, реальное как-то отстранилось от него, перед его мысленным взором были только ОН и ОНА, два молодых, любящих друг друга человека, решивших уйти из жизни совместно, чтобы, соединившись в смерти, соединиться потом и в следующем перерождении... Вот он, офицер, раздираемый между чувством долга и человеческой порядочностью, сообщает ей о своём решении. Внешне спокойная, но внутренне чудовищно напряжённая, она просит его разрешения последовать за ним. Он согласен, понимая, что по-другому она не может. Только он уйдёт первым, она будет его свидетелем, согласно традиции, она будет наблюдать, как он умрёт... Приняв ванну, они в последний раз взошли на ложе. И, всматриваясь в неярком свете печи друг в друга, пытаясь навеки запечатлеть любимый образ в своём сознании, орошая тела друг друга слезами, они соединяются в жарких, неистовых объятиях. Объятиях, которые не сможет разомкнуть даже смерть... Одевшись, он - в мундир, она - в белое кимоно, написав предсмертные записки, помолившись у алтаря, севши друг против друга, они взглянули напоследок друг другу в глаза. Невольно они залюбовались друг другом, настолько красивыми, одухотворёнными и счастливыми были в этот момент их лица... Расстегнув мундир, обнажив грудь и живот, не отрывая взгляд от её лица, собрав в сжимающих клинок руках все свои силы, он вонзил сталь себе в нижнюю левую часть живота. Она, борясь с внутренним желанием броситься к нему, чувствует, как будто какая-то стеклянная стена, расширяясь, всё дальше и дальше отделяет её от любимого мужа... Она рядом с ним, уже остывающим, пропитанным собственной кровью. Припав к безжизненным устам прощальным поцелуем, предвкушая миг соединения с любимым человеком, приставив холодный кинжал себе к горлу, она вонзает его, сначала неглубоко, а затем, собрав так быстро исчезающие от боли силы, ещё глубже. Теперь ничто не остановит её на пути к нему... Кирилл Петрович закрыл книгу и, смахнув слезинку с глаз, несколько минут просидел в абсолютной тишине, о чём-то думая... |
| ||
| ох, навороченное произведение получается, стопудово психософат.. |
| ||
| Глава 12 Он взял с полки ещё одну книгу. Это была книга грузинского писателя и переводчика, в том числе и с японского, Григория Чхартишвили Писатель и самоубийство. Кирилл Петрович знал, что Григорий Чхартишвили - это и есть известный беллетрист Борис Акунин, и, не любя и никогда не читая детективы, в том числе и детективы Акунина, он также не стал в своё время читать и купленную его женой книгу Чхартишвили, хотя жена ему эту книгу очень рекомендовала. Но сейчас он отбросил прочь свои предвзятости и решил эту работу хотя бы просмотреть. Уже первые строки предисловия заставили Кирилла Петровича удовлетворённо потереть ручки. ...тема самоубийства, одна из важнейших для человека (как известно, А.Камю считал ее самой важной), и в особенности актуальна для России... Кирилл Петрович очень уважал склонного к экзистенциализму Альбера Камю и считал, что зря Альбер Камю ничего никогда не говорил. Дальнейшее чтение предисловия вызвало у Кирилла Петровича ещё больший восторг. Люди творческих профессий относятся к так называемой группе высокого суицидального риска. Это объясняется обнаженностью нервов, особой эмоциональной защищенностью и еще - опасной кощунственностью бранного ими ремесла. Человеческое творчество в известном смысле святотатственно; ведь с точки зрения большинства религий Творец только один, а земные творцы - узурпаторы, берущие на себя прерогативу Высшей Силы. В первую очередь это относится именно к писателям, создающим собственный космос. Чем писатель талантливей, тем эта бумажная вселенная правдоподобней и жизнеспособней. Но писатель не бог, и ноша, которую он на себя взваливает, иногда оказывается непосильной. Всякий человек, живущий не только телесной, но и умственной жизнью, рано или поздно примеряет на себя возможность самоубийства. Но человеку творческому, и, прежде всего, литератору, эта идея особенно близка, она всегда витает где-то рядом. Более того, она соблазнительна. Возможно, дело в том, что истинно творческому человеку трудно мириться с мыслью, что он - тварь, то есть кем-то сотворен; если ты не смог себя создать, то, по крайней мере, можешь сам себя уничтожить... Кирилл Петрович считал себя представителем творческой профессии. И не только потому, что, наряду с научно-техническим переводом с английского и немецкого языков, ему приходилось по роду своей деятельности заниматься и абзацно-фразовым переводом. Ему доводилось, хотя и не так часто, как хотелось бы, переводить и литературные произведения, стихи. Кроме того, он на досуге пописывал и сам, главным образом, для себя, в своё удовольствие. Поэтому сейчас, прочитав строки из предисловия к книге Г.Чхартишвили Писатель и самоубийство, Кирилл Петрович не только полностью согласился с ними, но и понял, почему вдруг тема самоубийства его так существенно заинтересовала. Он был творческим человеком. Человеком из группы высокого суицидального риска... |
| ||
| Глава 13 Пролистав книгу Г.Чхартишвили, Кирилл Петрович в конце её наткнулся на любопытный справочник. Это была так называемая энциклопедия литературицида, в которой автор привёл краткие биографии писателей, поэтов, критиков, покончивших жизнь самоубийством. Три с лишним сотни судеб творческих людей, счастливых и одновременно несчастных, прошли перед глазами Кирилла Петровича. Особенно его поразили некоторые: Акутагава Рюноскэ (1892-1927). Классик японской литературы. С ранних лет был заинтригован идеей добровольного ухода из жизни. В юные годы даже провел эксперимент: сдавил себе горло веревкой и наблюдал по секундомеру, сколько времени длится умирание. Через минуту двадцать секунд, когда начало меркнуть сознание, остановился - этот способ самоубийства писателю не понравился. Известность пришла к нему очень рано, и внешние обстоятельства его жизни были вполне благополучны: прочная семья, литературный успех, любовь читателей. Однако сам А. считал, что его существование подобно аду, и ад во всех своих разнообразных ипостасях стал одной из магистральных тем его творчества. А. всю жизнь страшился двух вещей - безумия и творческого бесплодия. В последние годы страх превратился в навязчивую идею, хотя А. сохранял ясность рассудка и год от года писал со всё большей одержимостью. Нервное напряжение повлекло за собой расстройство здоровья, бессонницу, нарастающую усталость. Умер, приняв смертельную дозу веронала. Арима Ёритика (1918-1980). Японский писатель, автор остросюжетных романов, очень популярный в 50-е и 60-е годы. Отпрыск аристократического рода. Участник Второй мировой войны. После того как его отец, министр военного кабинета, был арестован как военный преступник и лишен состояния, жил литературным трудом. Получил несколько премий за свои криминальные романы. Был хорошим спортсменом, тренером бейсбольной команды. Однако чрезмерное напряжение (по собственному признанию, А. писал по 800 страниц в месяц) подорвало психическое здоровье писателя. Он страдал тяжелой формой бессонницы, лечился от медикаментозной зависимости. После того как его друг Ясунари Кавабата покончил с собой, отравившись газом, А. впал в депрессию и месяц спустя последовал примеру Кавабаты. Был спасен, но остался инвалидом: много месяцев провел в больнице, разучился читать и писать, долго не мог разговаривать. Весь остаток жизни А. медленно угасал - этот процесс растянулся на восемь лет. Арисима Такэо (1878-1923). Один из крупнейших японских прозаиков XX века. Сын высокопоставленного чиновника. Учился в привилегированной школе, где был дружен с наследным принцем и будущим императором Тайсё. Странствовал по Европе и Америке. Последовательно прошел через увлечение христианством, толстовством, анархизмом (встречался с Кропоткиным) и марксизмом. Раздал принадлежавшую ему землю крестьянам. Совершил двойное самоубийство со своей любовницей, журналисткой Акико Хатано. Эта молодая, красивая женщина была одержима жаждой смерти и, судя по всему, полностью подчинила А. своему влиянию. А. и Акико уехали в затерянный среди гор домик, где и покончили счеты с жизнью - повесились. Современники жестоко осуждали писателя за малодушие и за то, что он оставил сиротами троих детей (их мать еще раньше умерла от чахотки). Бенедиктсон Виктория (1850-1888). Шведская писательница. Была несчастлива в детстве (из-за скверных отношений между родителями), несчастлива в браке и несчастлива в любви. После попытки самоубийства и последовавшей за этим тяжелой болезни стала инвалидом. Писала рассказы и романы под псевдонимом Эрнст Альгрен. Ее простая, лишенная претенциозности проза о жизни шведской деревни и женской эмансипации была весьма популярна в середине 80-х годов. Успех помог писательнице познакомиться с модным литературным критиком Георгом Брандесом, которым Б. давно восхищалась. Это чувство переросло в любовь, впрочем, оставшуюся безответной. Умерла, перерезав себе горло бритвой. Бертон Роберт (1577-1639). Английский ученый и писатель, которого называли английским Монтенем. Автор Анатомии меланхолии - философско-психологического исследования, которое считается одним из лучших образцов литературного стиля эпохи, и было настольной книгой английских романтиков XIX века. Особый раздел этой книги посвящен апологии самоубийства, которое Б. считал утешительным актом. Люди рождаются в муках, живут без надежды, болезни их неисцелимы, - писал он. - Чем долее живут они на свете, тем горше им достается. Лишь смерть способна их утешить. Б. увлеченно занимался астрологией. Повесился, чтобы подтвердить правильность составленного самому себе гороскопа. Бирни Александр (1826-1862). Английский поэт, публицист. Некоторое время был баптистским священником, потом работал журналистом. Издавал газету, но разорился. Доведенный до полной нищеты, заморил себя голодом - его нашли умирающим в стогу сена, где он пролежал две недели, делая записи в дневнике. Бойе Карин (1900-1941). Шведская писательница и поэтесса. Одна из самых ярких фигур шведского модернизма. Страстная и увлекающаяся натура, Б. последовательно прошла через увлечение буддизмом, христианством и социализмом. Для жизни и творчества Б. характерно стремление к неограниченной свободе, разбивающееся о несокрушимую стену внешних обстоятельств. Б. неоднократно обращается в своих романах и стихотворениях к теме лесбийской любви. Последовательница фрейдизма, она всерьез занималась психоанализом, неоднократно проходила курс терапии. В 1932 году известный берлинский психоаналитик Вальтер Шиндлер счел психическое состояние своей пациентки очень тревожным и предсказал, что она покончит с собой не позднее, чем через 10 лет. Непосредственной причиной самоубийства стал трагический любовный треугольник: Б. была безответно и безнадежно влюблена в свою старую подругу Аниту Натхорст, умиравшую от рака, но при этом продолжала поддерживать связь со своей многолетней сожительницей Марго Ханель. В конце концов, в приступе отчаяния Б. ушла в лес, захватив с собой пузырек со снотворным. Тело обнаружили лишь несколько дней спустя. Б. умерла от переохлаждения. Марго Ханель покончила с собой через месяц, а еще через три месяца умерла Анита Натхорст. Вулф Вирджиния (1882-1941). Крупнейшая английская писательница первой половины XX века. Романы В. переведены почти на все существующие языки. Хрупкие нервы превратили жизнь В. в череду нервных срывов и депрессий, за периодом душевного здоровья следовал приступ, потом медленное выздоровление, потом снова обострение. В последний раз выздоровления за депрессией не последовало. Виной тому внешние обстоятельства: с ума сошел весь мир. В Испании погиб ее любимый племянник Джулиан. Англия в одиночку противостояла натиску фашизма. Муж писательницы Леонард был евреем, в случае победы нацистов ему угрожала гибель. Бомба попала в дом Вулфов, в огне была уничтожена их библиотека. Казалось, что гибнет мир, рушится цивилизация. Кроме того, В. была накануне очередного нервного срыва и боялась навсегда утратить рассудок. Писательница насыпала в карманы платья камней и бросилась в реку. Дадзай Осаму (1909-1948). Прозаик, классик японской литературы. Блестящий стилист, один из самых обаятельных японских писателей XX века. Сын графа. Недоучился в университете. Вел беспорядочный, беспутный образ жизни, много пил, принимал сильнодействующие таблетки. Безжалостно-уничижительный роман Утрата человеческого звания, в котором описана полная нравственная деградация героя, во многом автобиографичен. Пять раз пытался покончить с собой, в первый раз еще юношей - под влиянием самоубийства Р.Акутагавы. Был увлечен идеей синдзю, двойного самоубийства. В 21 год попытался уйти из жизни вдвоем с молодой официанткой; она умерла, Д. был спасен. Третью попытку самоубийства совершил в 26 лет, когда его не взяли на работу в редакцию газеты: повесился на суку, но веревка оборвалась. В четвертый раз хотел совершить синдзю с бывшей гейшей, на которой незадолго перед тем женился. Перед смертью Д. часто повторял, что больше не может писать книги. Наконец, утопился вдвоем с любовницей - напившись допьяна, они бросились в резервуар для дождевой воды. Икута Сюнгэцу (1892-1930). Японский поэт, прозаик, критик, переводчик немецкой литературы. Автор сентиментальных стихов и трехтомного автобиографического романа Слияние душ. Тема самоубийства для И. всегда была полна особого смысла. Он испытывал повышенный интерес к писателям-самоубийцам, а в его романах изложена целая концепция того, как следует уходить из жизни. Для того чтобы не доставлять неудобств другим людям, нужно кончать с собой не на суше, а в воде, чтобы пучина стала последним пристанищем. Главный герой его романа топится в озере. Сам И. бросился с корабля в море. Непосредственным поводом для смерти стало нервное истощение и запутанные отношения с женой и любовницами. Пучина не стала для него последним пристанищем - через три недели после самоубийства его раздутое тело было выброшено на берег. |
| ||
| Глава 14 Канаками Бидзан (1869-1908). Японский прозаик и поэт. Основоположник так называемой концептуальной прозы - остросоциальных произведений с философским уклоном. С ранних лет участвовал в различных литературных кружках и течениях, одно время считался юным гением. Был красив, склонен к мизантропии, много пил. Главное произведение К. роман Скала Каннон (1907) сюжетно весь построен на самоубийствах, причем один из героев убивает себя тем же способом, как это чуть позже сделал автор. И. перерезал себе горло бритвой. Считается, что он был недоволен своим творчеством, переживал глубокий творческий кризис и к тому же был измучен вечной нуждой. Кано Асихэй (1906-1960). Японский писатель, очень популярный в 40-е и 50-е годы. Баловень судьбы, символ мачизма, он получил прозвище японский Хемингуэй. Родился в семье портового грузчика. Недоучился в университете. В юности увлекался марксизмом. Одно время был профсоюзным лидером. Мобилизованный на войну, написал трилогию, прославлявшую нелегкий ратный труд воинов императорской армии: Пшеница и солдаты, Земля и солдаты, Цветы и солдаты. Был фронтовым корреспондентом, самым именитым из писателей военного времени. После поражения Японии за славу баталиста пришлось расплачиваться: К. был заклеймен как культурный преступник и на время подвергнут остракизму. Однако незаурядная творческая энергия помогла писателю преодолеть отчуждение. Огромным успехом у публики пользовался его автобиографический роман Хана и Рю, впоследствии неоднократно экранизировавшийся. К. отличался невероятной работоспособностью: менее чем за 20 лет литературного труда написал около 200 книг. Этот сверхчеловеческий темп и стал причиной его ранней смерти. К. подорвал здоровье, а по складу характера болеть он совершенно не умел и очень страдал от ощущения физической неполноценности. Когда было объявлено о смерти 54-летнего писателя от сердечного приступа, никому и в голову не пришло, что этот певец мужественности наложил на себя руки. Родственники скрывали правду в течение 12 лет - чтобы не травмировать мать писателя. Лишь после ее смерти выяснилось, что К. отравился таблетками, оставив предсмертное письмо. Там говорилось: Умираю. Может, я и не Акутагава, но мне тоже не дает жить ощущение невыразимой тревоги. Клейст Генрих фон (1777-1811). Немецкий драматург. Родился в военной прусской семье и был вынужден служить офицером, хотя ненавидел армейскую жизнь. Участвовал в войне с революционной Францией. Затем учился в университете, но под влиянием философии Канта разочаровался в науке, уверовав в главенство чувства над разумом. Скитался по Франции и Германии, полгода провел во французской тюрьме, обвиненный в шпионаже. В последние годы написал несколько воинственно-антибонапартистских произведений, призывая немцев подняться с оружием в руках против Наполеона. Разоренный, преследуемый неудачами в личной жизни, К. не раз пытался найти партнера для двойного самоубийства и в конце концов обнаружил единомышленницу в лице 30-летней Генриетты Фогель, которая была несчастлива в браке и к тому же умирала от рака. Вдвоем они уехали в загородную гостиницу и застрелились на берегу озера Ванзе близ Потсдама. Ларра Мариано Хосе де (1809-1837). Испанский прозаик, драматург, публицист. Сын придворного врача. В 16 лет перенес тяжелую личную драму: женщина, в которую он был влюблен, оказалась любовницей его отца. Сердечные неудачи преследовали Л. всю жизнь, и его произведения становились все более мрачными и пессимистичными, сатирические выпады против современных испанских обычаев, литературных вкусов, политических нравов все более язвительными. Он рано женился, и брак его тоже оказался катастрофичным. Когда его бросила женщина, с которой он долго находился в любовной связи, Л. покончил с собой: выстрелил себе в горло, сидя перед зеркалом. Траурная церемония в память Л. стала первыми в Испании открытыми похоронами самоубийцы - под давлением общественного мнения власти были вынуждены пойти на нарушение церковных установлений. Майнлендер Филипп (1841-1876). Немецкий философ. Сын торговца. Учился в Дрезденском коммерческом училище. В 1858-1863 жил в Италии, самостоятельно изучал философию. Находился под влиянием идей Спинозы и Шопенгауэра. Писал стихи, но главным трудом М. считается трактат Философия отречения, в котором он изложил собственную космогоническую теорию. Согласно гипотезе М., отправной точкой существования мира стала смерть Бога. История вселенной - это агония разлагающихся частиц Высшего Существа. Поэтому человек обречен на страдание и одиночество. На следующий день после выхода книги М. зарезался (по другим сведениям повесился). Этот суицид с рассудка был одним из первых в череде логических самоубийств, предсказанных Достоевским в романе Бесы. Манн Клаус (1906-1949). Немецкий писатель, театральный критик, журналист. Придерживался левых убеждений. Тяжким бременем для молодого писателя был отсвет славы его великого отца Томаса Манна. Критика его всерьез не принимала, и до конца жизни он существовал на стипендию, выплачиваемую родителями. М. был одержим идеей самоубийства, тень которого витала над всей семьей Маннов. За свою жизнь Клаус четырежды пытался покончить с собой. В конце концов принял смертельную дозу снотворного. Машаду Жулио Сезар (1835-1890). Португальский писатель. Вырос в деревне, единственным его учителем был старый монах. После того как семья переехала в Лиссабон, изучал в коллеже латынь и философию. Печатался в периодических изданиях под псевдонимом Каролина. Слыл лучшим фельетонистом своей эпохи. Пользовался популярностью, был членом Королевской академии наук. Писателя постигла личная трагедия: его сын совершил ряд неблаговидных поступков, после чего покончил с собой. Отец и мать решили последовать его примеру: перед портретом сына М. перерезал жене вены, а себе сонную артерию. Мисима Юкио (1925-1970). Японский писатель, драматург. Самый известный в мире японский литератор XX века - не только благодаря своему творчеству, но и в результате совершенного им ритуального самоубийства. М. находился в самом центре культурной жизни Японии 50-60-х годов, пробуя свои силы в самых разных сферах искусства. В последние годы жизни особую известность получила его политическая деятельность - он создал и содержал за свой счет милитаризованную ультраправую организацию студентов. Во главе группы боевиков попытался поднять мятеж на одной из столичных военных баз. Когда солдаты не поддержали экстремистов, М. и один из его спутников совершили харакири. Фотография отрубленной головы писателя обошла многие газеты мира. Несмотря на воинственный антураж гибели М., есть основания полагать, что его самоубийство - акт не политический, а художественный, поскольку харакири играло особую роль в сложной садомазохистской эстетике этого нарциссического писателя. Неве Жеральд (1921-1960). Французский поэт. Был близок к сюрреалистическому движению. Отравился в Париже барбитуратами. Возле трупа нашли томик другого самоубийцы Ч.Павезе и записку, исчерпывающе объясняющую причину самоубийства: Больше нет волос. Больше нет зубов. Больше нет денег. Больше нет женщины. Больше нет квартиры. Больше нет времени. Больше нет огня. Больше нет тела. Баланс подведен 28 февраля 1960. Больше нет подписи Ж.Н. Номура Вайхан (1884-1921). Японский философ. Родился и вырос в деревне. Закончил только начальную школу. Сначала жил крестьянским трудом, потом уехал в столицу, где самостоятельно изучал иностранные языки и мировую философию. Получил известность после издания книги Бергсон и современная идеология (1914). Был сторонником абсолютной свободы. Читал в консерватории курс по философии любви и влюбился в одну из своих студенток. Поскольку у философа была жена, с которой он не мог развестись, дилемма была решена традиционно японским способом синдзю (двойного самоубийства): влюбленные две недели прожили в гостинице на берегу моря, а потом утопились. Сильва Хосе Асунсьон (1865-1896). Колумбийский поэт. Родился в богатой семье. В юности жил в Париже. Поздний романтик, С. привнес в латиноамериканскую поэзию прежде не свойственную ей ноту меланхоличного лиризма. Творчество С. исполнено трагичности. Сам он называл себя женихом смерти. Всю жизнь его преследовали несчастья: разорение семейства, смерть сестры Эльвиры, его единственной подруги, наконец, гибель всех его рукописей во время кораблекрушения. С. выстрелил себе в сердце - накануне врач пометил ему место, куда нужно стрелять. Этот сюжет использовал Г. Гарсиа Маркес в романе Сто лет одиночества, где точно так же стреляется полковник Буэндиа. Только в отличие от героя романа С. не промахнулся. Фудзино Кохаку (1871-1895). Японский поэт, драматург. Был известен прежде всего как автор хайку. Очень возбудимый, вспыльчивый, часто говорил о смерти. Лечился от депрессии. Про Ф. рассказывают такую историю. Однажды, уже твердо решив уйти из жизни, он обедал в харчевне. Внезапно началось землетрясение. Боясь быть раздавленным, Ф. в панике выбежал наружу. Потом вспомнил о своем намерении, вернулся обратно и спокойно закончил трапезу под трясущейся крышей. Землетрясение его пощадило, и Ф. застрелился два дня спустя. Хара Тамики (1905-1951). Японский прозаик и поэт. Родился в Хиросиме. Закончил столичный университет Кэйо. Вел легкомысленный, беспутный образ жизни, однако всерьез влюбился в некую иокогамскую проститутку, а когда она его бросила, совершил попытку самоубийства. Эта история изменила характер и образ жизни X. В 1944 умерла его горячо любимая жена, и X. сказал, что проживет еще один год, напишет в ее память книгу грустных и красивых стихов, а потом тоже умрет. Но в августе 1945 он стал очевидцем атомной бомбардировки Хиросимы и счел своим долгом поведать человечеству об этой трагедии. Он бросился под поезд, предварительно разослав друзьям прощальные письма. После окончания войны миновало шесть лет, после смерти жены - семь. Хасуда Дзэммэй (1904-1945). Японский поэт. Сын буддийского священника. Родился и вырос на острове Кюсю. Работал школьным учителем. Принадлежал к кругу националистически настроенных литераторов, отстаивавших традиционные духовные ценности. Издавал литературный журнал Бунгэй бунка, где напечатаны первые произведения юного Ю.Мисимы, в ту пору находившегося под большим влиянием X. Истовый патриот, X. не пожелал смириться с поражением. Капитуляция застала поручика X. на Малайском фронте. 18 августа 1945 командир полка прочитал офицерам приказ о прекращении военных действий. В знак протеста X. застрелил предателя-полковника и застрелился сам. Нравственный постулат X. гласил: В наш век нужно умирать молодым. Молодая смерть - вот в чем суть японской культуры. Цветаева Марина (1892-1941). Русская поэтесса, чья судьба стала символом трагедии, постигшей русскую литературу XX века. Биография Ц. была неразрывно связана с бедами межвоенной европейской истории, бросившей поэтессу сначала в эмиграцию (1922), потом обратно, в сталинскую Россию (1939). Первый раз пыталась повеситься еще девочкой, в 17 лет. Мысль о самоубийстве возникла вновь вскоре после возвращения в Россию, когда арестовали мужа и дочь. Ц. фактически оказалась в изоляции, без средств к существованию. В дневнике запись, сделанная за год до смерти: Я год примеряю смерть. Все уродливо и страшно. Проглотить - мерзость, прыгнуть - враждебность, исконная отвратительность воды. В последний период жизни находилась в состоянии прогрессирующей депрессии, чему способствовали и внешние обстоятельства: начало войны, эмиграция в глухую провинцию. Ц. не могла найти работу. По некоторым источникам, просила, чтобы ее взяли посудомойкой в писательскую столовую. Предлагала переводить с татарского в обмен на мыло и махорку. Поэтесса держалась до тех пор, пока считала, что необходима сыну, 15-летнему Муру (Г.Эфрону). Когда же ей показалось, что сыну она не помогает, а, наоборот, только мешает, жизнь лишилась последнего смысла. Ц. повесилась на гвозде, в сенях дома, где снимала комнату. В одном из предсмертных писем сказано: ...Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мною он пропадет. Сын после похорон сказал: Марина Ивановна поступила логично. Когда последняя биография была прочитана Кирилл Петрович промолвил Боже ! и закрыл глаза. Он понял, осознал, ощутил, что помимо мира, в котором он жил вот уже сорок лет, мира, может быть, несправедливого, но привычного, накатанного, удобного для тех, кто живёт в нём в ожидании смерти тихо, смиренно, не рыпаясь, существует, причём находясь рядом, на стыке, вплотную, совсем другой мир. Мир мрачный, тревожный, непредсказуемый, но удивительно свободный, и он, Кирилл Петрович Куницын, стоит сейчас на стыке этих двух миров... |
| ||
| АЗ ты в отпуске что ли? :) |
| ||
| Я уже месяц в отпуске, ты чтоли не знал ? |
| ||
| Не умеющий отдыхать - не умеет и работать (с) Кто-то из древних. :) |
| ||
| Не умеющий лизать, не умеет и влезать (священник Себастьян Кнейп) Хотя, переставь местами глаголы, будет тоже довольно актуально. Влезать не в своё дело - это тоже искусство, которое, увы, не принадлежит народу. |
| ||
| Извини, пожалyйста, что прервал ваш интимный диалог. |
| ||
| Интимным был не диалог, а монолог. Ты тоже извини меня за резкость. |
| ||
| Глава 15 Поймав себя на том, что в минуту высшего волнения он промолвил Боже !, Кирилл Петрович улыбнулся. Он совсем забыл в своих сегодняшних рассуждениях про церковь, а ведь подумать про неё в связи с поднятой темой суицида было бы весьма уместно. Он прошёл на кухню. Включил электрочайник, поджарил себе гренки. Думать о церкви, когда под ложечкой сосёт, кощунственно, и десяток поджаренных в пастеризованном молоке гренок поможет ему исправить этот недостаток. И хрумкая эти вкусненькие, хрустящие кусочки хлеба, посыпанные песочком, запивая их кофе со сгущёнкой, Кирилл Петрович вновь погрузился в мир своих мыслей. Он был крещён в православии в раннем детстве, несмышлёнышем, по настоянию бабушки, но, выросши, никогда не ощущал себя религиозным человеком. В иные времена это невольное крещение тяготило его, он начинал нервничать, возмущаться, обвинять родителей, потом проходило время, он успокаивался, забывал про него, а, нечаянно вспомнив, лишь снисходительно посмеивался, убеждая себя, что обряд крещения - это всего лишь некий, ничего не значащий, ритуал. Но когда, после рождения дочери, Людмила, тоже крещенная и изредка посещающая церковь, хотела провести обряд крещения младенца, Кирилл Петрович решительно воспротивился этому, доказывая, что человек может креститься, если поймёт необходимость этого, и в сознательном возрасте. Жена, к удивлению Кирилла Петровича, возражать и спорить почему-то не стала. Подобно тому, как зёрна отделяют от плевел, Кирилл Петрович отделял церковь от веры, а веру от бога. Верить или не верить можно независимо от существования церкви, а бог может существовать независимо от веры или неверия в него. Эти постулаты он сформировал для себя ещё в молодости и всю свою жизнь свято придерживался их. Что есть бог, какова его суть, каково его воплощение - Кирилл Петрович не знал, да никогда особо и не пытался узнать. Человек слишком ничтожен, мимолётен по сравнению с вечностью, считал он, а бог есть понятие из области вечного, так зачем же мимолётному соваться в вечное, которое существовало, существует и будет существовать, независимо от познания о нём мимолётного. Конечно, Кирилл Петрович читал Библию, но читал её скорее как некий литературный памятник, чем как официальное святое писание. И прочитав, он понял, что на свете есть множество книг, куда более мудрее и интереснее, чем Библия. Но сейчас, поедая гренки, Кирилл Петрович решил освежить в памяти то, как относится христианская церковь, говоря якобы от имени бога, к вопросам самоубийства... |
| ||
| Глава 16 Насколько помнил Кирилл Петрович, христианская церковь в вопросах самоубийства показала во всей красе свою непоследовательность и лицемерие. На заре своего становления, во времена, когда христианство подвергалось безжалостному преследованию, зарождающаяся религия относилась к явлению самоубийства спокойно и терпимо. Более того, как где-то читал Кирилл Петрович, в самом тексте Библии, этой святой из святых книг христианства, пытливые глаза смогли отыскать описания семи случаев непосредственных самоубийств, и ни один из этих случаев не был осуждён или заклеймён в той же Библии. Заинтересовавшись этим фактом, Кирилл Петрович, предварительно вытерев жирные от держания гренок руки о кухонное полотенце, сходил и принёс на кухню Библию. И теперь, одной рукой продолжая отправлять гренки в рот, он другой быстро листал тонкие страницы Библии, пытаясь отыскать описываемые в ней случаи суицида... На тарелке оставалось всего четыре гренки, когда он нашёл то, что хотел. 1.Филистимляне же воевали с Израильтянами, и побежали мужи Израильские от Филистимлян и пали пораженные на горе Гелвуе. 2.И догнали Филистимляне Саула и сыновей его, и убили Филистимляне Ионафана, и Аминадава, и Малхисуа, сыновей Саула. 3.И битва против Саула сделалась жестокая, и стрелки из луков поражали его, и он очень изранен был стрелками. 4.И сказал Саул оруженосцу своему: обнажи твой меч и заколи меня им, чтобы не пришли эти необрезанные и не убили меня и не издевались надо мною. Но оруженосец не хотел, ибо очень боялся. Тогда Саул взял меч свой и пал на него. 5.Оруженосец его, увидев, что Саул умер, и сам пал на свой меч и умер с ним. 6.Так умер в тот день Саул и три сына его, и оруженосец его, а также и все люди его вместе (Самуил I, 31). Вот ! - радостно подумал Кирилл Петрович. Уже двоих нашёл. Саул и его оруженосец. Да это же настоящее синдзю, двойное самоубийство ! И он почему-то снова вспомнил рассказ Юкио Мисимы Патриотизм, где двое человек, подобно Саулу с оруженосцем, добровольно закололи себя мечами. И ведь далее в Библии нигде не осудили Саула ! - возмущался Кирилл Петрович, доедая гренки. Наоборот, рассказывается, как израильтяне похоронили и самоубийцу Саула, и погибших от рук филистимлян его сыновей, вместе, с одинаковыми почестями. Гренки кончились, но не кончился ещё пыл Кирилла Петровича найти в Библии свидетельства самоубийств. Наконец он нашёл ещё одно. 25.И когда развеселилось сердце их, сказали: позовите Самсона, пусть он позабавит нас. И призвали Самсона из дома узников, и он забавлял их, и поставили его между столбами. 26.И сказал Самсон отроку, который водил его за руку: подведи меня, чтобы ощупать мне столбы, на которых утвержден дом, и прислониться к ним. 27.Дом же был полон мужчин и женщин; там были все владельцы Филистимские, и на кровле было до трех тысяч мужчин и женщин, смотревших на забавляющего их Самсона. 28.И воззвал Самсон к Господу и сказал: Господи Боже! вспомни меня и укрепи меня только теперь, о Боже! чтобы мне в один раз отмстить Филистимлянам за два глаза мои. 29.И сдвинул Самсон с места два средних столба, на которых утвержден был дом, упершись в них, в один правою рукою своею, а в другой левою. 30.И сказал Самсон: умри, душа моя, с Филистимлянами! И уперся всею силою, и обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нем. И было умерших, которых умертвил Самсон при смерти своей, более, нежели сколько умертвил он в жизни своей. 31.И пришли братья его и весь дом отца его, и взяли его, и пошли и похоронили его между Цорою и Естаолом, во гробе Маноя, отца его. Он был судьею Израиля двадцать лет (Судьи, 16). Да. Вот оно - третье самоубийство, - думал Кирилл Петрович, наливая себе ещё одну чашку кофе со сгущёнкой... |
| ||
| Глава 17 Четвёртое, пятое и шестое библейские самоубийства Кирилл Петрович выискивать не стал, а вот с седьмым у него проблем не возникло. Хронологически последнее, уже из Нового Завета, это седьмое самоубийство было самое известное. Это было самоубийство Иуды, предавшего Христа. 3.Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, 4.Говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того ? смотри сам. 5.И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился. 6.Первосвященники, взяв сребреники, сказали: непозволительно положить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови. 7.Сделав же совещание, купили на них землю горшечника, для погребения странников; 8.Посему и называется земля та землею крови до сего дня. 9.Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: и взяли тридцать сребреников, цену Оцененного, Которого оценили сыны Израиля (от Матфея, 27). Ни слова осуждения самоубийства Иуды Кирилл Петрович в тексте четырёх Евангелий не нашёл. Получается, что ни ветхозаветные библейские сочинители, ни их новозаветные коллеги по перу, описывая случаи суицида, не высказали ни единого слова осуждения или упрёка в адрес людей, добровольно лишивших себя жизни. Т.е. раннехристианской церковью самоубийство не осуждалось и грехом не считалось ! - констатировал Кирилл Петрович, отмывая сковородку, на которой он жарил гренки, чистящим порошком Комета (морозная свежесть). Так когда же христианство начало самоубийство осуждать ? Ответ на этот вопрос, призвав на помощь свои познания в истории, Кирилл Петрович нашёл для себя, даже не успев домыть сковородку. Христианская церковь стала осуждать самоубийство после того, как христианство стало официальной религией Римской империи. Примерно с пятого века нашей эры. Он вспомнил, что вначале в 452 году на Арльском соборе самоубийцы были заклеймены, как объятые дьявольским безумством, затем уже в 6-м веке Орлеанский собор отказал в христианском погребении преступникам, совершившим самоубийство, позже Бражский собор выступил уже против всех самоубийц, отказав им в отпевании и погребении, и, наконец, в конце седьмого века от церкви начали отлучать не только самоубийц, но также и жертв неудавшихся попыток. Таким образом, становясь официальной религией, вставая на сторону господствующих эксплуататорских классов, которым были невыгодны совершаемые от отчаяния и невыносимой подневольной жизни представителями эксплуатируемых классов самоубийства, христианство, вернее, духовные вожди христианской церкви, в корне меняют свои убеждения, приспосабливаясь и прогибаясь перед теми, кому они начали верой и правдой служить. Выходит, в первом веке самоубийство было угодным богу, а в пятом таковым быть перестало, - саркастически ухмыльнулся Кирилл Петрович, убирая сковородку на место. И понеслось... В Европе началась война против самоубийц. В Англии самоубийц приравнивали к разбойникам. В Дании запретили выносить тело самоубийцы через дверь - для этой цели использовали окно. Во Франции самоубийц таскали лицом вниз по улице. В России самоубийц не отпевали и не хоронили на кладбищах, а при Петре Первом трупы людей, покончивших с собой, подвешивали за ноги на всеобщее осмеяние. И все эти бесчинства и глумления происходили с благоволения христианской церкви, в том числе и православной. Но ведь тут снова проявляется лицемерие церковников. Называя самоубийство преступлением против бога, утверждая, что душа самоубийцы будет гореть в вечном огне, т.е. взваливая вину за совершение самоубийства на душу, церковники после смерти начинают преследовать и тело, в котором уже нет провинившейся души и которое ничего, кроме нескольких десятков килограмм гниющего мяса, из себя уже не представляет. Тело-то чем перед вами провинилось, лицемеры, оно всего лишь слепое орудие души ! - возмущался Кирилл Петрович, уходя с кухни... |
| ||
| Поражает любознательность Кирилла Петровича, а вместе с тем, и автора.Это собственные познания или работа поисковика интернета? Столько биографий, столько цитат!!! Читала с интересом, спасибо! |
| ||
| Азверюха, ваш бы талант направить направить в другое (коммерческое) русло, стали бы вторым Экслером |
Отправил